Ця книга до мене потрапила зовсім випадково. Деякий час просто собі лежала край столу, а якось знічев’я взяла, полистала, переглянула ілюстрації, прочитала кілька рядків і… вже не змогла відірватися. Читала, відкладала якісь важливі справи — і знову читала, сторінку за сторінкою. Так, неначе зустріла давнього друга, і все ніяк не могла наговоритися. Захопив не тільки сюжет, а й сама мова твору, де кожне слово, неначе перлинка, нанизується в речення, щоб згодом стати коштовним намистом: красива, насичена образами, несподіваними порівняннями. І, разом з тим, книга читається легко, бо написана щиро і невимушено, талановито.
Є багато моментів, у яких ­автор неначе сповідається перед читачем — відкриває йому щось своє, найпотаємніше. І ці думки настільки цікаві, що інколи змушують переглянути власні погляди на життя, на місце людини в цьому житті, на її призначення, становлення, духовне зростання. Це ціла власна філософія, особливе світобачення, викладене у рядках твору настільки просто і доступно, що у читача з’являється відчуття присутності самого автора, особистої розмови з ним і, навіть, своєрідного «живого діалогу». Ставиш запитання автору і знаходиш на нього відповідь на тій чи іншій сторінці, а через якийсь час знову вкотре повертаєшся до прочитаного, бо хочеться ще раз осмислити, поміркувати.
Ось так спілкується зі сторінок власної першої книги «Ночь русалки» з читачем Микола Харитонович Хомич. Власне, ця людина знайома багатьом новоград-волинцям, адже свого часу Микола Харитонович проживав і працював у нашому місті. Тут він навчався у першій школі, де і зустрів та покохав на все життя свою майбутню дружину, тут, після закінчення медичного інституту, працював лікарем-педіатром, згодом спробував себе як підприємець, і цей почин виявився досить успішним. Варто зазначити, що Микола Хомич став не лише успішним бізнесменом, а й відомим у місті меценатом та благодійником, а через певний час разом з родиною переїхав до міста Києва, де нині і проживає.
Можна було б сказати, що «Ночь русалки» певною мірою є і автобіографічною книгою. Власне, це не є виклад біографії автора, тут лише використані деякі його спогади про дитинство, юність, перше кохання... Тут реальність переплітається з фантазією настільки тісно, що інколи просто важко відрізнити одне від одного — і в цьому також є вияв майстерності автора.
«Невиправний романтик» — так він сам про себе говорить з посмішкою. І дійсно є романтиком — замріяним та щирим, який інколи намагається зазирнути за межу нереального, дещо містичного. Але герої його твору такі ж світлі та щирі душею, як і сам автор.
Надзвичайно цікавими є для мене особисто ті розділи книги, які присвячені дитячим спогадам про свою малу батьківщину село Радулино. Спогадам, які проходять крізь цілий калейдоскоп життєвих вражень вже зрілого чоловіка:
«Бабушка, как я ее называл, Ганнушка, была с хитринкой и «перчинкой».
Знала много анекдотов, а играя с внуками в «дурака», нередко мухлевала и весело смеялась, когда мы ее разоблачали.
У нее были натруженные большие руки.
По двору она ходила босиком, мягко переступая своими широкими ступнями, и быстро, будто перелетая из огорода в сад, из сада в дом, из дома на сенокос, умудрялась там переделать массу дел.
В доме был порядок и чистота. Каждую субботу с раннего утра она подбеливала печь и стены. А к многочисленным церковным праздникам обязательно белила дом снаружи, делала тщательную подводку красной глиной фундамента, отделяя хозяйственную часть дома от жилой, руководствуясь правилом, — должно быть лучше, чем у других.
Запомнились ее пироги с маком и «пьяной» вишней, доставаемые из печи на огромном противне, борщи, обязательно с фасолью и нарезанным тончайшей соломкой буряком. Домашние колбасы с зернышками горчицы внутри, запеченная буженина и, конечно, вареники с вишней, черникой, творогом и другими разнообразными начинками. А еще деруны, картофельная бабка, жареные грибы и множество «вкусностей», особенно ощущаемых в детстве.
Одета она была в сорочку с вышивкой, в темную юбку с многочисленными складками и в хустку, причем расцветка хустки менялась в зависимости от дня недели. В праздничные дни она была яркой, а на шее появлялось коралловое ­намисто.
Дедушка был, напротив, молчаливым и даже несколько угрюмым, он постоянно находился в своих, только ему известных, размышлениях.
А когда он наконец высказывался, то я ловил себя на том, что это не его, а бабушкины мысли, давно ею сказанные, но только сейчас им произнесенные и выданные за свои.
Она же охотно всегда с ним соглашалась, радуясь его принятому решению, и все повторялось вновь. Это была игра с ее стороны, которую видели все, кроме него.
Но они были идеальной парой. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились.
Дед был бондарем, хотя в местной трактовке это звучало как «колесник». С раннего утра он строгал и пилил в своей небольшой мастерской, делал бочонки и колеса для телег.
Мне нравилось, когда подходила наша очередь пасти коров. Ранним прохладным утром, когда солнечный ­багряный диск лишь краешком выглядывал из-за горизонта, и на травах вдруг вспыхивали от его первых лучей мириады разноцветных огней утренней росы, мы выгоняли стадо за село.
Растревоженный туман нехотя уступал нам дорогу, его обрывки, путаясь под ногами, постепенно таяли в свете ­наступающего дня.
Подгоняемое нами стадо спешило на выгон к синеющему вдали лесу.
А солнце, поднимаясь все выше, становясь ярче, будто невидимый художник, выбирая из палитры лишь самые сочные и броские краски, меняло все вокруг.
Постепенно становилось жарко, мокрая от росы одежда высыхала. Мы с дедушкой разжигали костер из ольховых веток и на палочках поджаривали ломтики сала, подставляя под стекающий жир куски ржаного хлеба. Ели бабушкины пироги с вишней и запивали молоком, налитым в винную бутылку с газетной пробкой, а потом дремали, расположившись на расстеленном прорезиненном дождевике.
В полдень, когда солнце стояло в зените, и насытившееся, лениво жующее жвачку стадо, найдя тень, отдыхало, отмахиваясь хвостами от слепней, я уходил в лес.
Стоило лишь ступить в его пределы, как все менялось.
Зной сменялся прохладой, запах луговых трав — грибным прелым духом, а однообразное жужжание шмелей и мух — на громкую симфонию пения лесных птиц и писк комаров.
Я старался идти тихо, чтобы не потревожить лесную жизнь, боясь заблудиться, запоминал дорогу.
Необъяснимая сила влекла меня все дальше в глубь леса, где, как мне рассказывали, было огромное болото, таинственное, с застойной водой, зеленой тиной и мертвыми деревьями по берегам.
Но я его никогда не находил.
И, возвращаясь, собирал ягоды земляники, черники и лесной малины.
Солнце тем временем уходило на запад, тени становились длиннее, а звуки тягучей.
Стадо коров, как бы предчувствуя конец дня, набрасывалось на траву с новой силой.
Постепенно краски блекли, тени чернели, и на небе начинали загораться бледные и робкие первые звезды. Мы возвращались домой.
Один день от рассвета до заката. Всего один день из детства, но он может многое изменить».
Якось під час нашої розмови Микола Харитонович зауважив, що людина, по суті, проживає не одне життя, а багато. Це не стосувалося реінкранації, перевтілення душ, а зокрема йшлося про те, що наше життя можна поділити на певні періоди, і кожен з них має свій початок та своє завершення. Власне, ця думка прослідковується і в книзі «Ночь русалки». Тут немає чіткого поділу на періоди дитинство-юність-зрілість, і самі спогади не шикуються за хронологією. Мабуть, саме у цьому є і певна інтрига. Адже з перших сторінок книги читачу пропонується трішки пройтися пам’ятними і особливими місцями Києва та подивитися на них очима автора і його героїв: «Я вспомнил, как ­несколько лет назад приехал в Киев, как медленно и неохотно он открывал свои тайны.
Вначале я увидел город таким, каким его изображают на открытках и путеводителях. Это был его парадный фасад — Крещатик и Майдан, утонувшие в зеленых берегах Днепра золотые купола Лавры и Софиевская площадь с бронзовым Богданом Хмельницким, Оперный театр и Владимирский собор.
Потом его задворки и спальные районы — Троещину, Оболонь и Борщаговку.
Затем, как что-то интимное и потаенное, открылся Подол. Его укромные уголки со старыми садами и покосившимися от времени домами, где глубокие овраги перемежались с горами, поросшими бузиной и кустами сирени, где все было испещрено неведомо куда идущими тропинками.
А еще открылись старые дворы, их многочисленные лабиринты, где за фасадами стоящих в ряд домов был особый мир, в котором, казалось, запуталось время. Когда я проходил сложным путем из одного двора в другой, а порой и на другую улицу, у меня возникало реальное ощущение, что где-то совсем рядом есть тот самый коридор времени, пройдя сквозь который, можно попасть в начало прошлого столетия, когда только начинали строить эти самые дома.
Тогда-то я и решил купить квартиру в одном из таких дворов, полагая, что истинный дух города находится именно здесь. Новые его районы безлики, пребывая там, не ощущаешь причастности к этому городу.
Свой выбор я остановил на доме, построенном в конце XIX века. Он принадлежал некогда состоятельному киевскому адвокату и строился как доходный. Как и полагалось, дом имел парадный и черный ход, мезонин, где когда-то жила прислуга и сдавались комнаты студентам. Имел он также подвал и ледник для хранения продуктов. После пролетарской революции его меблированные комнаты были превращены в коммуналки. В шестидесятых годах XX века дом и вовсе претерпел глобальную реконструкцию. Большие площади «порезали» на одно-, двух- и трехкомнатные квартиры. Демонтированы были камины и заглушены дымоходы, ледник засыпан землей, мезонин же превращен в чердак. От былой роскоши остались лишь витиеватая парадная лестница с коваными перилами, высокие потолки да дух и шарм антиквариата, исходящий от затейливой кирпичной кладки толстых стен и оконных проемов.
Тогда же пришло ощущение, что особенность города даже не в его зданиях, улицах и проспектах, а в самом его расположении. В его неожиданно вздыбившихся горах, глубоких ярах и оврагах, в погребенных под слоем асфальта протоках древних рек и ручьев, в его многочисленных озерах и затонах, в его тайных пещерах и лабиринтах подземных галерей, протянувшихся под всем городом. Этот город возник изначально на мистическом месте, на невесть откуда взявшемся изломе ландшафта. Именно эта энергетика передается абсолютно всему, с чем соприкасается земля и вода этих мест. Вот только понимание этого приходит не сразу, а исподволь, и чаще не разумом, а с чувством, интуитивно и подсознательно».
На особливу вагу заслуговує і розділ «Мысли в пути». Мабуть, це один з найбільш непростих розділів, котрий потребує особливого осмислення. ­Автор не нав’язує своєї думки читачу, але пропонує йому поміркувати над питаннями духовності, значення в історії та й в житті кожного з нас тих чи інших особистостей.
Дещо інтригує назва ­наступного розділу:
КАК Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ

«Почему однажды, будто мотылек, ты вырвешься из стесняющего тебя кокона и улетишь из прошлой жизни насовсем в полную неизвестность?
Внешне с тобой ничего не произошло, ты остался прежним, но неожиданно изменился мир вокруг тебя.
Или, возможно, ты вдруг увидел мир совершенно иными глазами.
И стоишь теперь растерянный, не в силах шевельнуться, и только наблюдаешь, как от тебя что-то уходит.
Уходит что-то очень важное, с чем ты родился и жил, а что будет завтра, — ты не знаешь. Пугает и одновременно манит эта неизвестность.
Я отчетливо, до мельчайших деталей помню тот теплый сентябрьский день, когда после летних каникул, загоревшие и повзрослевшие за лето, мы вернулись в еще пахнущую краской и побелкой школу.
Это повторялось регулярно, год от года, и, как на тяжелую повинность, 1 сентября со всего города вновь потянулись с жалкими букетами астр ученики.
В девятый раз я шел по знакомой дороге.
Неспешно, стараясь растянуть время, чувствуя, как каждый шаг отдаляет меня от прошедших каникул и лета.
Впереди в коричневом школьном платье и в белом праздничном переднике шла моя одноклассница. Она шла так же неспешно, еле уловимо покачивая бедрами.
Мальчишек нашего класса всегда забавляло это неумелое подражание взрослым женщинам, ставшее постоянной темой насмешек.
Мои губы и сейчас готовы были привычно растянуться в ухмылке. Но что-то остановило. Я не увидел прежнего, нелепого и неумелого, что раньше вызывало смех.
Напротив, в неспешной, легкой походке была завораживающая грация.
Движения были естественны. От прежней угловатости не осталось и следа.
Школьная форма, мягко подчеркивая фигуру, скрывала от меня тайну произошедших за лето изменений.
Забыв обо всем, я шел за ней, любуясь ее походкой, не в силах понять, как она могла так измениться. Совершенно не понимая и не осознавая, что за лето изменился сам.
Как разряд молнии, такой же мгновенный и неожиданный, потрясающий своей силой и внезапностью, во мне яркой вспышкой вдруг возникло и оглушило желание взять и поцеловать эти подчеркнутые платьем, двигающиеся с такой дурманящей грацией округлости.
Это была лишь доля секунды. Но я испытал настоящий шок! Я настолько не готов был к тому, что произошло в моем сознании, что оценил это, как нелепое наваждение.
Мне было стыдно за свое, неизвестно откуда взявшееся, абсурдное желание.
Потом я еще долго отводил взгляд от той девчонки, вызвавшей во мне такие нелепые мысли, не понимая, что это был лишь первый всполох той далекой, но неминуемой грозы, которая вскоре накроет и совершенно изменит мою прежнюю жизнь.
Наступила зима, приближалась к концу вторая четверть. Все были в ожидании празднования Нового года и предстоящих зимних каникул.
Сама учеба оказалась на втором плане. Один урок автоматически сменял другой.
О том, что случилось в сентябре, я давно забыл, и та девчонка не вызывала у меня больше никаких чувств.
Новое потрясение произошло так же неожиданно.
Школа наша была старенькая, совершенно неприспособленная к нововведениям — кабинетной системе.
Мы переходили из класса в класс, перенося с собой вещи.
Гардероба не было, и верхняя одежда висела здесь же, в классе.
Садясь за парту, я попытался перевесить мешавшее пальто.
Легкий, еле уловимый аромат, исходивший от этого невесомого пальто из модной тогда буклированной ткани, вновь ввергнул меня в шок.
Возникло чувство, которое я когда-то давно испытал в детстве.
Куда-то надолго уехала мама, и мне стало до боли одиноко.
Тогда я долго бродил по опустевшему дому и от безысходности и тоски обнял висевшее на вешалке мамино пальто.
К горлу подступил комок, и я задохнулся от слез.
Оно пахло мамой.
Это, висевшее у парты, пальто имело другой, незнакомый и в то же время до боли родной запах.
К горлу вновь подступил комок, и неизвестное, будто цунами, чувство накрыло меня с головой!
Почему из сотни запахов меня потряс именно этот?
Кто его хозяйка?
Ничего не видя и не слыша, я с нервной дрожью ждал окончания урока.
Она подошла неспешно, одной из последних, с той же знакомой грацией, а я уже знал, что никогда с ней не расстанусь.
Наша любовь была и остается взаимной.
С того дня прошло тридцать пять лет.
У нас родилась дочь.
А совсем недавно, когда я впервые взял на руки свою внучку, к горлу вновь подступил знакомый комок — она пахла так же.
И это был самый родной на свете запах!».

Власне, не можна переповісти всю книгу. Її потрібно прочитати. Адже не минуло і півроку, як «Ночь русалки» вийшла у світ, а вже навіть за цей короткий час привернула до себе пильну увагу не лише читачів, а й літературних критиків, журналістів. Миколу Хомича відразу помітили — запрошують на прес-конференції, на телеканали, на різні презентації. Відгукнувся Микола Харитонович і на наше запрошення. Він погодився зустрітися з новоград-волинцями.
Ця зустріч відбудеться 20 квітня у Музеї родини Косачів і розпочнеться о 16 годині. Щиро реко­мендуємо завітати на цей захід.
Нині Микола Хомич завершує свою другу книгу — роман «Время». З нетерпінням очікуємо на її появу та щиро бажаємо Миколі Харитоновичу творчого натхнення!